Юрий Захаревич об Арямнове: Мальчишка талантливый, но как-то разбросался

Карьера олимпийского чемпиона и трехкратного чемпиона мира Юрия Захаревича была яркой и неповторимой. Он вспыхнул на небосклоне мировой тяжелой атлетики в восемнадцатилетнем возрасте. И выступал настолько многообещающе, что родил у советских болельщиков лишь одну ассоциацию — с легендарным прыгуном Владимиром Ященко. Тот тоже приворожил к себе всеобщее внимание в юном возрасте — мировыми рекордами, которые бил, казалось, походя. А потом споткнулся, получив серьезную травму, и исчез. Увы, навсегда.

Удивительно, но судьба уготовила другому советскому вундеркинду похожий путь. Захаревич будто бы с самого начала решил превзойти абсолютно все рекорды предшественников и выдавал феерии едва ли не на каждых соревнованиях, в которых участвовал. Бывали дни, когда в течение нескольких часов он устанавливал по пять-шесть мировых рекордов и, кажется, считал чемпионат неудачным, если не удавалось передвинуть отметку высшего достижения хотя бы на пару килограммов вверх.

Судьба приберегла испытания для юного богатыря из Ульяновской области, едва тому исполнилось двадцать. На турнире в Венгрии при штурме очередного мирового рекорда Захаревич получил тяжелейшую травму. Лучший травматолог Союза был уверен, что карьера спортсмена закончена, и в крайнем случае он сможет лишь помогать супруге носить авоськи с базара. Однако Юрий вернулся, выиграл Игры в Сеуле, чемпионаты мира и Европы — разумеется, с мировыми рекордами, которых за годы карьеры он установил 35. И стал одним из величайших атлетов прошлого века — с суммой, к которой до сих пор не могут приблизиться чемпионы тяжелого веса.

— У вас белорусская фамилия.
Во мне течет русская и белорусская кровь. Отец родом из Витебской области, село Березино. Правда, теперь его нет. Когда немцы наступали, то начисто сожгли деревню, а всю детвору угнали в Германию. Папе повезло: он и старшие сестры всегда держались вместе. За счет этого и выжили. Они были узниками детского концлагеря, и когда пришла Красная армия, то в суматохе потеряли друг друга. И домой он пробирался в одиночку.

Я от матери больше узнавал, он с ней охотнее делился, мы все-таки дети. Но помню и его рассказ — о малышне за колючей проволокой. Когда в кино вижу эти кадры, по мне будто электрический ток пропускают — представляю своего отца в том возрасте.
Детки стояли за проволокой, а немец с большим куском колбасы шел с другой стороны. Нарочито медленно, травил их таким образом. И кто слабее, инстинктивно протягивал руку — все же голодные были. И вот мой папа тоже не выдержал, а немец ему по руке что есть силы нагайкой… У него на всю жизнь осталась шишка. Я впервые увидел у него слезы, когда он нам эту историю рассказывал.
Папы не стало, когда мне было десять лет. Он рано ушел из жизни и оставил нас с мамой одних. Вернее, нас у мамы было шестеро и еще трое детей-сирот от младшей маминой сестры.

Жили поначалу в Казахстане. Папа с мамой там и познакомились при освоении целинных земель. Оба по специальности — водители-механики. При отце был достаток. Когда его не стало, жизнь, конечно, изменилась.

— Читал в вашей книге, что вы тогда и занялись спортом серьезно. Чтобы помогать маме…
Конечно. Главный двигатель в жизни — всегда стимул. Ведь не от хорошей жизни дети шли заниматься спортом. Это тяжелый труд. Понятно, что разные к нам приходили — из обеспеченных семей тоже. Но когда им становилось невмоготу, они отсеивались. Оставались те, кто привык пахать. Нам надо было себе заработать «на покушать». А когда талоны дадут, это большое подспорье. Ну и плюс поездки, соревнования, призы. Пришлось взвалить эту ношу, помогать семье. Если бы отец был жив, может, я и не стал бы спортсменом. Наверняка не стал бы. Папа был великолепный технарь. Мама тоже. Я двигатель внутреннего сгорания знал как Отче наш. Возможно, дальнобойщиком работал бы — а что, хорошая профессия.

Осенью на машине ездил в Гродно, на турнир памяти моего друга Саши Курловича. За девять часов проехал тысячу километров — и с большим удовольствием. Мне нравится быть за рулем, это уже на генном уровне. Сейчас у меня новое увлечение — хочется научиться пилотировать. Недавно был первый самостоятельный полет с инструктором. Все прошло неплохо, и, надеюсь, со временем стану сертифицированным пилотом. Как-то немного устал я ездить по дорогам, где меня все время регистрируют и приходят штрафы. Хочется иногда над этими радарами сверху пролететь.

— Для тогдашних времен вы рано начали заниматься тяжелой атлетикой.
Да, в десять лет. До этого были гимнастика и баскетбол, но это так, не очень серьезно. Я интуитивно искал свой вид. Штанга понравилась сразу, пошел в тяжелую атлетику уже после смерти папы, когда мы вернулись на мамину родину в Димитровград. Тогда он еще Мелекесс назывался. В Мелекессе у нашей семьи был дом. И не один. Со слов матери, ее родители были людьми зажиточными — до раскулачивания. Когда все забрали, начали бедствовать. Потом голод в Поволжье. Война. Вся моя сегодняшняя любовь к грибам привита от матери. Она так и говорила: «Сынок, нас в то время спасал только лес». Когда есть было нечего, все пропитание добывали именно там.

Юрий Захаревич

— Вы должны были не любить советскую власть.
А я этого никогда и не скрывал. Когда появлялась возможность отомстить, так и делал. Понятно, не в том смысле, что был какой-то ярый антисоветчик. Всегда можно найти другие средства. Знаете, когда предстояли международные соревнования, к нам непременно приезжал очередной инструктор. Рассказывал, как надо вести себя за границей. Мы все-таки посланцы великой страны и не должны ударить в грязь лицом. Но в конце он почему-то обязательно добавлял: мол, вы дармоеды и должны понимать, что рабочий класс, шахтеры всякие вкалывают по-настоящему. А вы прохлаждаетесь, спортом занимаетесь.

Всегда удивлялся такой откровенности этих партийных товарищей. Представьте мое состояние: я пашу как проклятый, эти блины железные по ночам снятся… А он приезжает невесть откуда, не имея ни малейшего представления, что такое большой спорт, и начинает читать мораль, что за нас кто-то горбатится. Естественно, приезжая с зарубежных соревнований, с большим удовольствием рассказывал, как там живут люди на самом деле. Не то, что нам повторяли по телевизору, а что видел собственными глазами. Вопрос «А как там у них?» задавали в любой аудитории. Информации о том, что происходит в странах западного мира, было очень мало. Все в основном ограничивалось выступлениями рабочих, которые были не удовлетворены своим положением в стране капитализма, где хорошо жила лишь кучка угнетателей трудового элемента. Не то, что у вас.

Но я говорил, что именно там видел наше будущее, которое, само собой, было в коммунизме. Нам твердили, что он вот-вот настанет. И товаров в магазинах появится так много, что никто ни в чем нуждаться не будет. Так вот на Западе коммунизм уже наступил. И я перечислял возбужденной аудитории все, что видел там на прилавках.

— Вас за это потом не наказывали?
Это сейчас можно прицепить чип и знать, где ты ходишь и с кем встречаешься. Раньше такого не было. Органы мало интересовало то, что происходит с тобой здесь, им всегда было любопытно, как поведешь себя там.
Да я же и не всегда выступал перед забитыми народом дворцами спорта. Компании разные были. Лучшая — с друзьями, конечно, где можно было не только рассказывать, но и делать выводы из увиденного.

— Вашими верными друзьями в сборной были Анатолий Храпатый и Александр Курлович. Как сошлись?
Непростой вопрос… Наверное, в какой-то момент поняли, что в одиночку прожить очень трудно. И надо объединиться, чтобы никакая конъюнктура, никакие тренерские союзы не мешали нам отлично делать дело, которое мы умели. Мы были реально очень сильные штангисты. И вдобавок выступали в разных весовых категориях — никаких пересечений между собой у нас не было. Хотя мне неоднократно предлагали перейти в супертяжи, но я этого не делал. Только потому, что у меня были хорошие отношения с Сашей. Понимал, может что-то треснуть. Исключения, конечно, бывали. Мы с Витей Соцем выступали в одной категории и жили в одном номере. Душа в душу, прекрасно общались. Я всегда считал: на помосте мы должны рубиться. Но что мешает дружить за его пределами? А потом вокруг нас начали объединяться и другие ребята. Даже когда в сборную пришел новый главный тренер, то начал с нами советоваться.

Юрий Захаревич


— Это, естественно, был не Василий Алексеев.
Да, тот первым делом как раз постарался нарушить эту нашу идиллию. Из-за того и пострадал, его довольно быстро потом отправили со сборов. Мы понимали, что он знаменитый чемпион и человек из нашего теста. Но надо знать, что в семье же не без таких людей. Вы понимаете, что я имею в виду.

— Слышал, вы с ним чуть ли не дрались.
До такого не доходило. Это уже слишком. Но если бы дело зашло, то, конечно, пришлось бы отстоять свою честь. Василий Иванович был человеком авторитарным и возражений по поводу своих поступков не принимал.

— Анатолий Писаренко говорил, что поколение, пришедшее в восьмидесятых, было на голову выше старого.
Пожалуй. Наше поколение произвело определенные сдвиги. Начали менять категории, женщин допускать. Это и стало побудительным мотивом пересмотреть, как я выражаюсь, итоги Второй мировой войны. Мы настолько высоко подняли планку, что видим и сейчас: те, кто идет за нами, далек от килограммов, поднимаемых в 80-е.

Хотя есть и исключения. Недавно общался со звездой нынешней мировой тяжелой атлетики Лашей Талахадзе. Сказал, что на нем лежит особенная ответственность. У него есть возможность поднять вес, который спасет наш вид спорта. Человека всегда интересовало, сможет ли он поднять 500 кэгэ в сумме двух движений. Грузинский богатырь должен сделать это не ради себя, а ради всего вида. Думаю, он поднимет. Главное, чтобы при этом не превратился в Василия Алексеева, который по 500 граммов к рекордам добавлял. Не знаю, услышал ли меня Лаша: понятно, что спортсмены, да и тренеры не вольны в принятии решений. Но я дал бы ему свободу, а не растягивал бы все в интересах страны.

Это такая штука… Всех молодых и талантливых спортсменов хотят растащить на долгие годы. Степ бай степ. Но это абсолютно не в моем характере. Есть силы и здоровье — давай до конца и на полную катушку. Я за раз мог рекорд и на десять кило улучшить.

— А вот и зря. Василий Алексеев 80 мировых установил, работая по своей методике. И с ней трудно спорить. Сколько тогда за мировые достижения платили?
В мое время в одном движении — 750 рублей. Чистыми выходило 670. Сумма в двоеборье стоила 1500. Но сколько бы ты ни устанавливал за день рекордов, оплачивались только последние три. А я мог и пять, и шесть. И шел на это, мне было все равно. Я не хотел себе лгать и людям тоже. Не хотел, чтобы у окружающих сложилось впечатление, будто я пришел в штангу только для того, чтобы деньгу срубить. Нет, я пришел расширить пределы человеческих возможностей. И поэтому всегда отдавался своему делу до конца. Если чувствовал, что могу еще, заказывал новый рекордный вес.

— Вы стали рекордсменом мира в 18 лет.
Ну а что делать? Видимо, акселерация, молодость.

— Но уже через два года получили тяжелейшую травму. Говорят, из-за того, что на турнир не поехал ваш тренер.
Это было связано с нашей политической системой. Я собрался на юниорскую «Европу», которая проходила в Сан-Марино. А буквально за день до выезда приезжает главный тренер национальной команды и говорит: «Захаревич, ты завтра никуда не едешь!» Вот вы мне скажите, какое у вас после этого будет настроение?

— Не очень. Западная все-таки страна…
И он мне бросает кость: через две недели будет турнир в Венгрии — туда и поедешь. А что это такое? Ты подводишь себя к одному турниру, а тебя перебрасывают на другой. Сначала не понимаешь почему, но потом врубаешься. В советское время вешался такой ярлычок — неблагонадежный. То есть ты мог предать родину и остаться за границей. И вот такую штуку тогда решили прикрепить и ко мне. Дал повод. За два года до этого был случай во Франции. Я, интересный молодой человек, к которому на банкете после турнира подходит прекрасная девушка. Вместе с папой. Все очень прилично, мы посидели, пообщались, приятно провели время. Потом она написало письмо, в котором призналась мне в любви. И приложила в память о встрече ряд фотографий. Хотя опять же, повторюсь, там были обычные групповые фото на банкете.

А вся зарубежная корреспонденция перлюстрировалась нашими братьями из КГБ. И вот, зная, что за мной есть такое многообещающее знакомство, меня решили поберечь и оградить. И вместо загадочного Сан-Марино я поехал в дружественную социалистическую Венгрию. Форму, само собой, за эти две недели я потерял. Расслабился маленько. Там все и произошло.

— Вы травмировали локоть, и его там решили вам заморозить какие-то лекари-коновалы.
Я сам дал такой приказ…

— Но как же так?
Это была моя роковая ошибка. Там я принадлежал сам себе и решил сделать такой эксперимент.

— Интересно, что по возвращении сказали тренеры?
Ничего. Поставили на мне крест и все. Знаете, сколько было таких перспективных ребят, которые разом переставали всех интересовать, как только ломали руки или ноги? Подумаешь, какой-то выскочка Захаревич…

Юрий Захаревич


— Операцию вам делал в центральном институте травматологии и ортопедии в Москве сын знаменитой Зои Мироновой.
Он сделал то, что должен был. Нельзя было другое — выписывать меня раньше времени за нарушение режима. Я же непослушный парень, не пришел однажды ночевать. Правда, отпросился у медицинской сестры, сказав, что ко мне невеста приезжает… А утром немного опоздал на врачебный обход. Прибегаю — и чувствую холодные взгляды со всех сторон. Захожу к лечащему врачу и слышу: «Ничего не могу сделать, тебя выписали за нарушение режима. Это решение заведующего отделением Сергея Павловича Миронова». Я, конечно, к нему. «Извини, Юра, у нас такие правила. Ты можешь амбулаторно приезжать, тебе помогут разработать руку».

Потом приехал туда пару раз на процедуры и понял, что буду еще очень долго так восстанавливаться. Решил заниматься этим вопросом сам. Позже узнал от ассистента Миронова по операции, что доктор после нее сказал: мол, дай бог, если Захаревич теперь сможет жене авоську с базара поднести. Если бы борьбой занимался, то еще что-то смог бы, а вот в тяжелой атлетике просто без шансов. Таким образом, хирург расписался в своем бессилии. И каково мне, молодому, было все это услышать… Но все равно благодарен ему за то, что он сделал.

Прошло полгода, рука не слушается. Но пашу, возвращаю ее к жизни. Уже беру в рывке 140. Понимаю, что у меня там все порвано и сшито, но как именно? А так хочется вернуться, не передать словами… У меня уже два десятка мировых рекордов, но я еще ничего не успел выиграть. На обоих чемпионатах Европы и мира только серебро. И заслуженного мастера спорта у меня нет. Его только за победу на чемпионатах мира и Олимпиадах присваивают.

Короче, приезжаю к Миронову через полгода, рассказываю о своих успехах. Уже знаю, почему рву лучше, чем толкаю. Он мне лавсановую связку специально подлиннее поставил. И от этого люфт в руке появился. Рвать можно, а вот толчок не идет. А у меня еще и трицепс был оторван от кости. Помимо полного разрыва внутренней боковой связки, одна головка трехглавой мышцы оторвана. В общем, все, что можно было порвать, я порвал. Повезло, что суставная сумка осталась целой. Я ее растянул, конечно, но сустав пополам не сложил.

И вот я прихожу к Миронову. У него шок, что я начал тренироваться и даже какие-то веса более или менее серьезные поднимаю. Спрашивает: завтра можешь прийти? У нас обход, я тебя покажу нашим светилам. А мне и самому интересно… Прихожу и ложусь в палату. И вот он со свитой ко мне подходит и начинает рассказывать. «Во время попытки установления мирового рекорда Юрий Захаревич получил такую-то травму». И дальше говорит все на своем медицинском языке. Но я запомнил. Как к кости пришили сухожилие? «Просверлили четыре костных канала, собрали сухожилие и через пластиковые накладки, через костные каналы сухожилие трехглавой мышцы пришили к кости. А внутреннюю боковую связку я поставил лавсановую. Двойную. Чуть длиннее…»

Видимо, он и сам был не уверен в тех решениях, которые пришлось принять во время операции. Потому и сказал ассистентам, что в тяжелую атлетику дорога мне закрыта. Но сейчас перед этими профессорами был я — мало похожий на носильщика авосек. И поэтому все специалисты остались в восторге. Сказали, что он гуру.

Но я хотел бы сказать спасибо и главному тренеру сборной Прилепину. Он ведь понимал, что после такой травмы вряд ли буду поднимать, как раньше. Но поддерживал. Приглашал на сборы. Я постоянно вращался на этой кухне. Очень хотелось вернуться.
Поначалу работали осторожно, потом нагрузку постепенно увеличивали… Я все время слушал свою руку. Был рад, когда почувствовал уверенность и смог пахать, как раньше. Прилепин взял меня на чемпионат Европы 1984 года на свой страх и риск. И я там победил.

— Вы очень рано попали во взрослую сборную СССР. Кто был примером для подражания?
Султан Рахманов. Это мой старший товарищ, который дал дорогу в большой спорт. Увидел меня, подтянул. Делился многими неписанными правилами общения и быта — уважением к старшим, к тем принципам, которым они следовали в жизни. А со временем и сам начинаешь понимать, кто есть кто.
Главной лакмусовой бумажкой был выезд за границу. Дома особенно в душу не залезешь, а там все сразу становилось на свои места. Кто какой человек изнутри. Чего греха таить, мы возили на продажу спортивный инвентарь. Чтобы что-то привезти близким, надо было вначале что-то продать.

— Слышал, по этой части тренер сборной Алексеев был номер один.
А почему бы и нет? Более того, он заставлял спортсменов, продавать не только свое, но и его тоже. А если не продал — деньги все равно верни. (Смеется.)

— Но как же так, Василий Иванович, побойся бога…
Спорить с ним было нельзя — в следующий заезд не попадешь. Понятно, что мне, Храпатому и Курловичу он свой товар предложить не мог. Мы ему сразу сказали бы, что думаем на этот счет. Окружению вокруг нас было доведено: вы под угрозой. Общаясь с этой троицей, можете пострадать. Хотя ты и стал чемпионом и должен ехать, но решает все главный тренер. Он считал, что мы настолько токсичны, что отравляем все вокруг. Алексеев был человеком мстительным и последовательным. Поставил однажды цель отомстить Захару за то, что тот когда-то отправил его домой со сборов, — значит, будет следовать ей до конца.

Юрий Захаревич


— Какой все-таки интересный у вас вид спорта. Советские штангисты непрерывно воевали между собой, все состояли в каких-то группах — за того, против этого…
Я столкнулся с этим, когда сам стал президентом Всероссийской федерации тяжелой атлетики. Собрал всю братию и сказал, что пора подводить черту под нашими войнами. Что делить уже нечего. Мы оказались в таком положении… Ниже некуда, и сейчас надо объединиться для решения общих задач. И самое интересное, что все это понимали. Согласно кивали головами. Но как только выходили из кабинета, все снова шло по кругу.

Со временем я пришел к выводу, что индивидуальный вид спорта накладывает отпечаток на характер человек. Я, я, я… Хотя у борцов все по-другому. У них замечательное братство. А у нас только в кровь! Приведу пример. Взял своим заместителем по научно-методическим вопросам Алексея Сидорыча Медведева. Профессор, доктор педагогических наук, неоднократный чемпион мира, в прошлом главный тренер сборной СССР. Его главный оппонент — Аркадий Никитич Воробьев, доктор медицинских наук, профессор, двукратный олимпийский чемпион и тоже в прошлом главный тренер сборной Союза. У них вражда еще с пятидесятых годов. И вот они, уже люди в возрасте, садятся друг напротив друга на заседании исполкома федерации. И я краем уха слышу их разговор: «Да, Леша, если бы не наша конфронтация, тяжелая атлетика не была бы в таком плачевном состоянии». — «Это точно, Аркаша. Надо отбросить все амбиции и работать сообща…» — «Верно».

— Здорово, когда люди наконец начинают слышать друг друга.
Да, но, к сожалению, выйдя из кабинета, они все равно продолжали мочить друг друга. Уже с новой силой. Обоим под восемьдесят, что можно с этим сделать? Я считался человеком Медведева, поэтому его оппоненты были уверены, что Захаревича надо мочить. И когда не стало Алексея Сидорыча, они с легкостью использовали эту ситуацию. Пошли к Фетисову (тогда главе Госкомитета России по физкультуре, спорту и туризму. — «ПБ».). Слава уши развесил, хотя по идее должен был встать на мою сторону. Ребята, заканчивайте, я Захара знаю и доверяю ему. Но в принципе он многих посдавал… Я ему потом об этом в глаза сказал. Хотя Володе такие нравятся.

— Плохо, что вы в хоккей не играете.
Не мое. Хотя возможность была. Когда был директором ледового дворца в Тушино, ко мне многие хоккеисты приезжали и пытались втянуть в интриги. Я им всем одинаково отвечал: «Не, ребята, я хоккей люблю, но в ваших играх участвовать не буду».

— Кажется, российской тяжелой атлетике тогда не хватало такого лидера, каким в Болгарии был Иван Абаджиев. Именно он десятилетиями возглавлял болгарский крестовый поход против сборной СССР. И небезуспешно, надо признать.

Он звонил, предлагал свои услуги, но я ему сказал: «Спасибо, Ваня, мы сами разберемся». Меня никто не понял бы, если бы я пригласил Абаджиева. Как я мог позвать тренера, который во многом то, что умел и знал, взял из советской школы? И он должен прийти и нас учить? Да и не факт, что его система нам подошла бы. Там тоже все непросто было. Я помню юниорскую сборную Болгарии. На кого ни посмотри, кажется, новая звезда. А через год у одного цирроз, у второго тяжелая травма, у третьего еще что-то… Многие тамошние ребята были им недовольны.

— Тем не менее трех лучших тяжелоатлетов ХХ века следует искать между советскими спортсменами и болгарскими. Кого бы вы включили в это число?
Если брать талант, то первым номером, безусловно, будет Юрий Варданян. Потом болгарин Наим Сулейманов — опять же никуда не деться. А из тяжей выделил бы Сашку Курловича. Он трудяга и достоин всяческих похвал. Кстати, во многом и я от него зависел. Помню, Саня меня всегда тормозил, и потом я понимал, что, если бы не его советы, мог бы поломаться. Слишком уж азартным был.

— Думал, что в вашей тройке найдется место для Давида Ригерта. Он был выдающимся штангистом?
Безусловно. Но мы же еще берем и человечность, верно? А если человек безбашенный, то это плохо. Ригерт из тех людей, которые не имели головы.

— Что это значит?
Неадекватные поступки и склонность к авантюризму. Я тоже делал какие-то вещи, не подумав. Как с той моей злополучной травмой. Но сколько мне тогда было лет? В двадцать такое еще можно, но взрослому состоявшемуся человеку…
Когда стал президентом федерации, Ригерт ко мне попытался подлезть. Но нет, извини, главным тренером ты не будешь. Просто тренером — возьму. Чтобы был на кухне и все понимали, что мы заслуженных людей не оставляем. Его мнение учитывалось, когда меня собирались снимать. А в итоге он доживает свою жизнь в тяжелой атлетике совсем не в том месте, где ему хотелось бы.В этом плане мне нравились белорусы. Всегда была надежда, что там сохранятся традиции советской штанги. А потом пришла весть о смерти Саши… Я с ним регулярно общался. Он сильно переживал, когда закрыли представительство НОКа в его родной области. Я всегда знал, что сердечко у него пошаливало, и когда мы в сборной проходили УМО, он побаивался, что врачи могут его завернуть. Думаю, это было наследственное. Он сердце всю жизнь тренировал. И вообще парадоксально: такое сердце — и такой сильный человек с большой душой.

— Что скажете об Арямнове?
Мальчишка талантливый, но как-то разбросался. Вообще в нашем виде спорта многие молодые спортсмены с головой не дружили. Редко кому удавалось после крутых поворотов в судьбе снова вернуться на вершину. Очень мало таких примеров. Но Андрей взялся за ум, до меня дошли такие слухи. Думаю, он намеревается выиграть свою вторую Олимпиаду. Сделать это будет невероятно сложно, потому что соперники очень уж сильны. Но если сумеет, сниму перед ним шляпу.

Иногда паузы в карьере очень полезны. Может, та моя венгерская травма была послана мне сверху. Чтобы остановился и задумался, чтобы мозг включил. И это было очень правильно, потому что иногда я сам себя уже начинал побаиваться — со своей постоянной тягой пробить потолок головой именно на соревнованиях.

— Олимпиаду-88 в весе до 110 килограммов вы выиграли с блеском и мировыми рекордами, набрав в сумме двоеборья 455 кэгэ. С этим результатом стали бы сильнейшим на Играх-92 даже среди супертяжей. Да и впоследствии, в ХХI веке, до вашей суммы никто не дотянулся…
В 1992 году я был готов еще лучше. Намного сильнее, чем перед Сеулом. Но помешали определенные силы, в основном те, кто сейчас рулят мировой тяжелой атлетикой. Не только тогдашний главный тренер сборной страны Алексеев. Хотя как на духу признаюсь: у меня нет привычки таить на кого-то обиду. Я всем все давно простил. Какой смысл думать о прошлом — лучше жить настоящим. А если и мечтать, так о том, как буду летать над полицейскими радарами.

Источник: Прессбол
Автор: Сергей Щурко